Раз "роман о шестидесятниках", то и я о шестидесятниках, а не о романе. Последнее время у меня происходит резкое отталкивание от увлечений ранней молодости. Читая Аксенова, я понял, что несправедлив. Неблагодарность - это всегда плохо, а быть благодарным, несомненно, есть за что.
Важно подчеркнуть, что я никогда не имел (и сейчас не имею) ни малейшего отношения к "литературной среде" и "литературному процессу", так что вполне могу исполнять роль того самого мифического Васи Пупкина, слезшего в гущу культуры непосредственно с дерева. Правда, всегда (в детстве и молодости) очень много читал. Но что хорошо, а что плохо - до этого приходилось доходить своим умом.
Про существование Евтушенко, Рождественского и Вознесенского я услышал в десятом классе. Из всей поэзии, что изучали в школе, мне нравился Маяковский (но я стеснялся об этом говорить одноклассникам, и до сих пор воспринимаю свою любовь к Маяковскому как некоторое уродство) и "Скифы" (которые сейчас терпеть не могу). Большая часть остального просто не попадала в поле восприятия. Из нешкольного знал о Заболоцком, то, что прочитал тогда "Рубрука", вероятно, одна из главных удач моей жизни. Но Заболоцкий существовал для меня совершенно отдельно от той литературы, которую учат в школе и которая, следовательно, является настоящей.
Нет, вру, про десятый класс. Про Евтушенко слышал, конечно, дома, от папы. "Бабий Яр" и "Наследники Сталина", вырезанные из газеты. Он у меня как-то и остался навсегда по ведомству политики. Во всяком случае, в десятом классе что-то полагалось изучать из "современной поэзии", и, вот, эти трое были в программе (видимо, в той ее части, которая зависела от учителя). К тому же, все время что-то печаталось в "Юности" ("Юность" мы выписывали), ну и, заинтересовавшись, я еще ходил в читальный зал, брал какие-то сборники и кое-что запоминал наизусть. Особенно Рождественского. Позже, уже в университете, Вознесенский был моим любимым поэтом. Помню, как на барахолке купил "Витражных дел мастера" за восемь рублей, тогда очень, очень серьезные деньги для меня. Кое-то оттуда помню до сих пор.
Аксенова тоже впервые читал в школе, "Мой дедушка памятник" (он печатался в "Костре"). Был в щенячьем восторге. "В двенадцатом веке, во вторник, островитяне были разбужены лязгом мечей и диким зубовным скрежетом". Но всерьез (взахлеб) стал читать его позже, после университета. "Бочкотара" и "Поиски жанра" перечитывал постоянно и знал, практически, наизусть. Слегка удивился (неприятно) "Железке", а также скучному продолжению "Дедушки". Некоторые рассказы, особенно "Победа" и "Маленький Кит", до сих пор для меня - среди самого прекрасного, что читал.
Искандер, особенно "Созвездие Козлотура". Когда мне было двадцать с небольшим, на вопрос про любимых современных писателей всегда четко отбарабанивал - Аксенов, Искандер, Стругацкие. Битова прочел уже много позже.
Ну и, конечно, Высоцкий - Галич - Окуджава (Высоцкий с огромным отрывом от остальных).
Надо еще сказать, что всегда был очень советским молодым человеком, бесконечно далеким от любых диссидентских и квазидиссидентских кругов и настроений, и никогда никакого самиздата в глаза не видел и в руках не держал (за исключением "Гадких лебедей", которых не только читал, но и перепечатывал - из университета вылетел бы без вопросов, если бы что).
И вот, когда в перестройку всплыл совершенно неведомый мне пласт мировой культуры, все это просто смыло. Стало невозможно относиться серьезно к Рождественскому и Вознесенскому после Мандельштама и Бродского. Во всяком случае, так тогда казалось. К тому же, Вознесенский стал писать какую-то совершенно безумную прозу ("О"), а Рождественский воспринимался как "поэт-песенник" (правда, раздражения его тексты у меня никогда не вызывали - чуть ли не у единственного из советских "авторов слов"). Я, впрочем, тогда уже отметил благородство их позиции - они все способствовали изданию и популяризации "запрещенных поэтов", которые их полностью и затмили, во всяком случае, тогда и для меня. Понимали ли они это сами, я не знаю. Зато, если говорить о шестидесятниках, возникла (для меня) Ахмадулина, которую я раньше сдуру совершенно не заметил и которая мне сейчас кажется самым сильным поэтом того поколения.
Аксенова, Стругацких и Искандера продолжал читать все подряд. Пошли разочарования. Искандер перешел на прямые нравоучения, которые, к тому же, не всегда выглядели убедительно. Аксенов... "Ожог" - великая книга. С удовольствием, хоть и без особых восторгов, прочитал "Новый сладостный стиль" и "Скажи изюм", но были и чудовищные провалы ("Редкие земли", например). "Остров Крым" показался слегка неприятным. "Московскую сагу" прочел, не повернув головы кочан и чувств никаких не изведав.
И вот, "Таинственная страсть". Надо сказать, как раз перед этим я прочел "Подстрочник", и постоянно сравнивал. Сравнение получалось не в пользу Аксенова - благородная прямота и сдержанность Лунгиной по сравнению с аксеновскими завитушками. К тому же, я звериный индивидуалист, все это "возьмемся за руки, друзья" мне совершенно против шерсти, вся эта атмосфера тайного ордена посвященных... Ну, и богемно-коммунистическая общность жен, идей и имущества. Раздражение нарастало, где-то после трети романа достигло максимума, и я стал подумывать, читать ли дальше... И вдруг исчезло. Все стало очень серьезным и все стало трогать по-настоящему, даже хватать за сердце. Я стал вспоминать прочно забытые, как казалось, стихи Вознесенского и Рождественского, и снова находил в них красоту и поэзию.
То есть, если Аксенов хотел воздать должное своему поколению, ему это удалось. Недоброжелательно и скептически настроенному исходно читателю (мне) стало стыдно за эту недоброжелательность. Я вспомнил, как многим обязан всем этим людям.